24.12.1948. Сильные заморозки две ночи кряду. В дневное время солнечно и тихо, море спокойное. Аврил сильно простужена. Рождественский гусь исчез, затем был обнаружен плавающим в море вокруг якорной стоянки, примерно в миле от нашего берега. Билл полагает, что он мог оплыть залив. Биллу пришлось последовать за гусем в шлюпке и забить его. Вес перед обескровливанием и ощипыванием 10 1\2 фунта. Везде подснежники. Выглядывает несколько тюльпанов. Кое-где пытаются зацвести желтофиоли.
Это последняя дневниковая запись Джорджа Оруэлла, сделанная на ферме Барнхилл (о. Джура, один из Внутренних Гебридских островов), которую писатель приобрел вместе с издателем и редактором Ричардом Рисом. Неделю спустя Оруэлл был госпитализирован с рецидивом туберкулеза и мучительно угасал более года в лечебницах. Биография Оруэлла хорошо изучена и многократно описана. Настоящее его имя – Эрик Артур Блэр, а псевдоним он выбрал, чтобы не огорчать родителей публикацией историй о своих похождениях и просто из суеверия. Родился он 25 июня 1903 года в Бенгалии в семье британского колониального чиновника, у него было две сестры. Старшая Марджори умерла в 1946 году, младшая Аврил жила последние годы с Оруэллом на Джуре, вышла замуж за их работника Билла Данна, безногого ветерана войны, а после смерти писателя они растили его приемного сына Ричарда, который и ныне здравствует. В 1912 году отец Блэра вышел в отставку и поселился в Оксфордшире (позже перебрался в Саутуолд, Суффолк). Эрик Блэр закончил Итонский колледж, в 1922–1927 служил в Бирме в Индийской имперской полиции. Потом работу он бросил, задумав стать профессиональным писателем: Мои литературные амбиции с самого начала перемешались с ощущением обособленности и недооцененности. Я чувствовал, что создам свой мир, где смогу взять реванш за неудачи в обычной жизни. В 1928–1929 гг. он жил в Париже, писал заметки, работал в ресторане на кухне. В 1932–1933 преподавал в частных школах, в 1934–1936 служил в книжном магазине в Хэмпстеде. Жизненный опыт и наблюдения Оруэлл превращал в беллетристику: роман «Дни в Бирме» разворачивался в среде британских колониальных служащих, герой «Да здравствует фикус!» работал в книжном магазине, а «Фунты лиха в Париже и Лондоне» – вполне автобиографические очерки. Поворотным в биографии Блэра стал 1936 год. Писатель твердо решил стать фермером и арендовал коттедж с лавкой в Уоллингтоне, Хартфордшир, за 7 шиллингов 6 пенсов в неделю. Блэр женился на Эйлин О’Шонесси, а на исходе года они уехали на Гражданскую войну в Испанию. Писатель всегда придерживался социалистических взглядов (в 1938-м вступил в Независимую рабочую партию Великобритании), а в Испании совершил непростой выбор, сблизившись с анархистами и троцкистской ПОУМ (Рабочая партия марксистского единства). Эти движения были безжалостно разгромлены в 1937-м, причем не франкистами, а своими же союзниками – просоветскими социалистами, и раненный в шею на арагонском фронте Оруэлл вынужден был скрываться, а потом и бежать с Эйлин и товарищами из Испании. В дневниках Оруэлл упоминает жену вскользь, и, чтобы судить об их отношениях, надо, вероятно, указать на фрагмент из книги «Памяти Каталонии» (1938-й, это важнейшее свидетельство о гражданской войне вышло небольшим тиражом – 1500, увы, даже этот тираж не был распродан к 1951-му). Когда Блэра подстрелил снайпер, первая его мысль была о жене: Это должно ей понравиться, она всегда хотела, чтобы меня легко ранило, тогда бы я не погиб в большом бою. Испанский дневник Оруэлла был конфискован полицией Барселоны при обыске номера Эйлин, и профессор Миклош Кун (внук Белы Куна) уверял редактора П. Дэвисона, что он спрятан в Москве, в архивах госбезопасности. Когда началась Мировая война, Эйлин поступила на службу в Уайтхолл (отдел цензуры), а Блэр продолжал фермерствовать некоторое время. Брат жены Лоуренс О’Шонесси, известный кардиохирург, погиб во время операции «Динамо» под Дюнкерком. В августе 1941-го – ноябре 1943-го Оруэлл работал на Би-би-си в службе вещания на Индию, Малайзию, Индонезию, делал и новостные выпуски (104 на английском, 115 – для перевода на местные языки), и передачи о театре и театральных техниках «Давайте это сыграем», и беседы о науке и культуре, в том числе с Элиотом, Дарлингтоном, Ридом, Форстером.
Литератор Лоренс Брандер вспоминал: Я всегда чувствовал благодарность Оруэллу, пока мы вместе работали на Би-би-си. Он с готовностью смеялся над творившейся вокруг чепухой и делал ее сносной. Это не вступало в конфликт с его чувством ответственности: он понимал, какую роль могла бы сыграть правильно организованная радиопропаганда, и много работал над собственными беседами, которые всегда выходили замечательными, а часто – блистательными. С конца 1943-го Блэр стал обозревателем «Трибьюн» (80 колонок за 3,5 года). Блэр был бесплодным, и в июне 1944-го они с Эйлин усыновили младенца Ричарда. В феврале 1945 года писатель уехал военным корреспондентом на Западный фронт, и почти тут же случилось несчастье. Эйлин положили на гинекологическую операцию, и она умерла от наркоза 29 марта 1945 года; ей не было и 40. По возвращении из Европы Блэр арендовал Барнхилл на Джуре (один из Гебридских островов, население – 250 человек) и уехал туда в мае 1946-го с пасынком и сестрой. Проект этот родился у писателя еще во время войны: Все время думаю о моем острове на Гебридах, которым, полагаю, я никогда не буду владеть, да и увидеть не увижу. Комптон Маккензи говорит, даже сейчас большинство островов необитаемо, и на большинстве есть вода и немного годной для обработки земли, и там могут жить козы. По словам Р.Х., женщина, которая арендовала остров на Гебридах, чтобы спастись от воздушных налетов, стала первой жертвой бомбардировки в эту войну, когда наши ВВС по ошибке сбросили там бомбу. Забавно, если это правда (20.6.1940, дневник). На Джуре Блэр был безусловно счастлив: занимался садом, удил скумбрию с лодки и баловал приемного сына (воспоминания Ричарда Риса). Став известным после издания антиутопии «Ферма животных», Оруэлл на собственной ферме написал еще более мрачное произведение о будущем – «1984». Антитоталитарные сочинения были, вероятно, плодами мрачных впечатлений и размышлений военного времени; Блэру казалось, что безжалостные войны только способствуют укреплению диктатур – не одних, так других, тогда как большинство людей погружается в апатию: В целом, большие районы Лондона почти в порядке, и днем все вполне счастливы и вроде бы вовсе не думают о приближении ночи, как животные, которые не способны предвидеть будущее, пока у них есть сколько-то пищи и место под солнцем (21.9.1940, дневник). Нередко в дневниках его встречаются и такие прогнозы: Через 2 года Англию либо завоюют, либо она станет социалистической республикой с тайной полицией и порабощенным ею населением (18.5.1941). К сожалению, размеренная жизнь Блэра продолжалась недолго; дни его были сочтены. Дыхательные органы писателя давно были не в порядке: тяжелый грипп в 1929-м, пневмония в 1933-м, пулевое ранение в горло в 1937-м, кровохарканье в 1938-м. В 1947 году ему был поставлен диагноз «туберкулез легкого», начались скитания по больницам и санаториям; лечили Блэра усердно и мучительно. Он жаловался, что кровоснабжения мозга хватает лишь для производства глупых мыслей, а от стрептомицина кровоточил рот, выпадали волосы и ногти.
Блэр стремительно терял силы: Доктор предписал мне следовать выбранному режиму, т. е. проводить полдня в постели, что я делаю с удовольствием, так как просто неспособен на физические усилия. Пройти пешком мил, что-нибудь поднять (даже не слишком тяжелое) или схватить простуду – и я совершенно изнурен. Стоит мне выйти вечером, скажем, чтобы пригнать домой коров, как у меня поднимается температура. С другой стороны, если я, так сказать, живу по-стариковски, то чувствую себя нормально и даже могу работать, как обычно. Я так привык писать в кровати, что мне это даже стало нравиться, хотя печатать на машинке довольно нелепо. Сражаюсь с последними частями этой треклятой книги, которую необходимо завершить к началу декабря, и я ее закончу, если не заболею снова (письмо Дэвиду Астору, 09.10.1948). В 1949 году он еще успел составить список криптокоммунистов, зарегистрировал брак с Соней Браунелл (она была редактором в «Горизонте» Сирила Конноли), ошибочно полагая, что нашел таким образом приемному сыну мачеху, а 21 января 1950 года Эрик Блэр умер в больнице.
Таково краткое жизнеописание писателя; интересно, что Оруэлл был против написания его биографии. Кажется, дневник, запечатлевший его жизнь и мнения, и должен был стать подлинной биографией именно Джорджа Оруэлла, а не Эрика Блэра. Оруэлл сохранил 11 дневниковых книг. Содержание первой из них – 1931 года – бродяжничество и сезонная работа (уборка хмеля, от сока хмеля руки становятся черными, как у негра, смыть можно только илом, а через день или два кожа трескается, стебли своими колючками режут ладони). Вторая книга содержит дневник путешествия Оруэлла в 1936 году по городам «района экономического бедствия»: Манчестеру, Ливерпулю, Шеффилду, Уигану, Вулверхэмптону и др. Третий дневник 1938–1939 гг. – домашний, в нем Оруэлл записывает подробности своих агрокультурных занятий в Уоллингтоне, Хартфордшир и под Марракешем (вилла Симон, арендовали у местного мясника за 550 франков/месяц в ноябре 1938-го – марте 1939-го). Во время проживания в Африке Оруэлл также вел Марокканский дневник, куда заносил сведения о нравах и местоположении. Вернувшись в Уоллингтон, Оруэлл вновь начинает в мае 1939 года вести Домашний дневник и продолжает его вплоть до мая 1940-го, когда писатель присоединился к жене в Лондоне. Параллельно, в июле-августе Оруэлл ведет Дневник событий, ведущих к войне, куда записывает сведения из СМИ и от частных лиц. Оруэлл распределяет сведения по нескольким разделам: Международное и общее, Социальное, Партийная политика, Разное, Примечания. Он приводит 297 сообщений из 41 источника, почти половина сообщений (46,5%) – из «Дейли Телеграф». В мае 1940 года Оруэлл начинает вести Дневник военного времени и продолжает его до августа 1941-го; его содержание – драматическое противостояние одинокой Британии нацистскому блоку, воздушная война и бомбардировки английских городов, заканчивается дневник, когда родина Оруэлла вступает в союз с другим тоталитарным режимом – советским. В марте – ноябре 1942 года Оруэлл вел Второй дневник военного времени, который закончил под колокольный звон, возвестивший о победе под Эль-Аламейном, ставшим если не началом конца, то концом начала. В 1943 году был проект издать военные дневники Оруэлла и Инес Холден, но она вместе с издателем Голланцем стала купировать и даже править тексты Оруэлла, так что он отказался от публикации. Остальные три дневника – снова домашние, их Оруэлл вел на Джуре: май 1946 – январь 1947, апрель – сентябрь 1947, сентябрь-октябрь 1947 и после лечения – июль – декабрь 1948.
Так вот, эти фрагментарные подневные записи Оруэлл превращает в целенаправленное исследование, в первую очередь, своей страны. Дневники 1931-го и 1936 годов посвящены губительным последствиям индустриализации и незавидному положению пролетариев. Оруэлл погружает читателей в апокалиптические пейзажи: Другие воспоминания о Шеффилде: каменные стены, почернелые от дыма, мелкая река, желтая от химикатов, зубчатые, как циркулярная пила, шапки огня под колпаками над трубами литейных, скрежет и буханье паровых молотов (железо будто кричит от ударов), запах серы, желтая глина, виляющие зады женщин, с трудом толкающих детские коляски вверх по склону (5.3.1936, дневник). Оруэлл спускается в шахты, где рабочие бегают на четвереньках, точно животные; а наверху их всегда можно узнать по синим узорам на лицах, как у сыра Рокфор. Рабочий класс живет бедно, но ест до обжорства: Оруэлла поражают пироги и пудинги, которые подают в тазах, блюда из 15–20 яиц, громадные тарелки тушеного мяса и картофеля. Иллюзий насчет классового чутья пролетариата Оруэлл не питал: Стоит рабочему человеку получить официальную должность в профсоюзе или включиться в политику лейбористов, как он приобщается к среднему классу, т. е., борясь с буржуазией, сам становится буржуазным (6-10.2.1936). Со временем горнодобывающая промышленность приходит в упадок, и пролетарии теряют службу, становятся сезонными рабочими или попросту оказываются на улице, в ночлежках, работных домах. Труды приносят им лишь одежду, солому да харч. Дно жизни, по Оруэллу, выглядит печально: От одной мысли об этих немолодых людях с серыми лицами, ведущих тихую, обособленную жизнь в запахе ватерклозета и практикующих гомосексуализм, мне становится тошно 30.8.1931).
Оруэлл словом и делом ратует за возврат к земле и натуральному хозяйству, многие страницы его дневников сопоставимы с первой латинской прозой – трактатом Катона о земледелии. Оруэлл составляет перечни дел и расценок, опись местной флоры и фауны, ведет учет погоды, подклеивает заметки из газет. Например, в марокканских дневниках Оруэлл, конечно, пишет о колониальном устройстве: кто и где работает (в больших французских хозяйствах работает много женщин, и когда год выдается неурожайным, в городах увеличивается проституция), сравнение колониальных войск, анализ политического лица местной прессы, политическая активность населения (На стене уборной в кафе мелкими буквами: «Смерть Блюму» (22.12.1938). Писатель замечает и антисемитизм (Евреи якобы сбивают цены, жульничают, отнимают у других работу и т. д., и болезненность местного населения (по воспаленным глазам детей снуют мухи, и результат – множество слепых людей), и тяжелую участь детей: Эйлин говорит, что у арабских детей совсем нет игрушек. Похоже на правду. В арабских кварталах не продают никаких игрушек – ни кукол, ни воздушных змеев, ни волчков, ни прочего. В любом случае играют они, похоже, мало. Огромное их количество работает, начиная лет с 6, и большинство, кажется, знает цену деньгам, едва научившись ходить.
Но большее место в дневниках занимают сведения о местном землевладении и ирригации, изготовлении деревянных ложек и верблюжьего сала, постройке земляных стен дома, токарных станках кустарей-евреев, об эффективных удобрениях (хороша, в частности, кровь), описания быта атласских крестьян – шильхов. Аналогично, и домашние дневники в Уоллингтоне и на Джуре повествуют о суровой зиме 1939/1940, о расходах топлива, изготовлении торфяного угля и добыче морепродуктов, о войнах с кроликами, спасении коровы и разделке туши оленя, или об опасных приключениях на воде (19 августа 1947 года Оруэлл с домочадцами угодили на лодке в водоворот). Некоторые эпизоды дополняют сюжетные коллизии искусной и прелестной аллегории, как назвал «Ферму животных» Ивлин Во: Мюриэл сильно ревнует, бодает новую козу, ворует ее пищу и т. д., а она (кличка Кейт) не сопротивляется (9.6.1939).
С экономическим укладом непременно соседствует общественное устройство, поэтому Оруэлл пристально и пристрастно рассматривает политическую физиономию Англии, которая верит в закон, жестокий и глупый, но неподкупный. Оруэлл критично оценивает любую власть: Не могу избавиться от ощущения, что Криппс уже коррумпирован. Не деньгами или чем-то вроде и даже не лестью и ощущением своей власти, к чему он, по всей вероятности, искренне равнодушен, а самой ответственностью, которая автоматически делает человека пугливым. Кроме того, как только достигаешь власти, горизонт сужается. Вероятно, то, что видно с высоты птичьего полета, столь же искажено, как то, что видит перед собой червь (7.6.1942). Разумеется, Черчилль хорош уже тем, что никогда не заключит сепаратного мира, но его политический капитал – это только война, и вообще, лучше бы его утопили, как Китченера. Но остальные еще хуже: Эттли напоминает мне только что сдохшую рыбу, пока она еще не успела застыть (19.5.1942). По мнению Оруэлла, война знаменует закат парламентской демократии, и эти существа просто призраки, бормочущие что-то по углам, когда реальные события происходят в иных местах (29.4.1942). В упадке находится свобода слова и мысли: Я вижу, что интеллектуальная честность и взвешенное суждение попросту исчезли с лица земли. Мысль любого – «прокурорская», каждый только приводит свои доводы, умышленно подавляя мнение оппонента и, более того, с полной нечувствительностью к любым страданиям, кроме собственного и своих друзей. Более всего поражает, как сочувствие включается и выключается, словно вода из крана, в зависимости от политической ситуации (27.4.1942). Оруэлла тревожит оторванность английских интеллектуалов от английской повседневной культуры: кухня парижская, взгляды московские! О настоящем патриотизме не приходится и помышлять: Вчера впервые увидел Лиддел Гарта. Настроен очень пораженчески и даже, на мой взгляд, несколько склоняется субъективно в пользу немцев. Осберт Ситуэлл тоже был там. Они оба возмущались тем, что мы захватили колонии Виши. Ситуэлл острил – мол, наш девиз: «Когда плохи дела, снова хватай Мадагаскар». Он говорил, что в Корнуолле ополчению дали приказ в случае вторжения пристрелить всех художников. Я ответил, что для Корнуолла оно бы и неплохо. Ситуэлл: «Некий инстинкт наведет их на лучших» (21.9.1942). Сюжет с ополчением был для Оруэлла необычайно важен: писатель верил в большую силу этого контингента, активно в нем участвовал, командовал взводом (до ноября 1943-го), собрал арсенал бутылок с зажигательными смесями. Оруэлл в полной мере сознавал закат Империи (бывшие строители превратились в клерков-бюрократов, управляемых по телеграфу), но и грядущая эпоха независимости его не воодушевляла: Индийские деятели не ждут независимости, не могут себе ее представить и в глубине души даже не хотят. Они хотят вечно пребывать в оппозиции и переносить безболезненное мученичество (3.4.1942). Суть Британской империи Оруэлл выразительно и исчерпывающе передал в знаменитом очерке «Убийство слона»: Вот я, белый с ружьем, стою перед безоружной толпой туземцев – вроде бы главное действующее лицо драмы, но в действительности я был не более чем глупой марионеткой, которой управляет так и сяк воля желтых лиц за моей спиной. Я понял, когда белый человек становится тираном, он уничтожает свою свободу. Он превращается в пустую, податливую куклу, условную фигуру сахиба. Потому что условием его правления становится необходимость произвести впечатление на туземцев, и в каждой кризисной ситуации он должен делать то, чего ждут от него туземцы. Он носит маску, и лицо его обживает эту маску.
Хотя найдутся готовые умереть за Черчилля, за сыр никто умирать не станет
Конечно, наиболее яркие страницы дневников Оруэлла посвящены сражающейся Англии. Оруэлл знал о катастрофическом будущем примерно с 1931 года. Он ходил на митинги Мосли и с грустью отмечал, что тот умеет увлечь и убедить пролетарскую аудиторию. Во время войны Оруэлл внимательно отслеживал сведения о возможном сепаратном мире и каком-либо коллаборационизме: На стене в Южном Лондоне какой-то коммунист или чернорубашечник написал мелом: «Сыр вместо Черчилля». Какой глупый лозунг. Воплощение психологического невежества тех людей, кто и теперь не понял, что, хотя найдутся готовые умереть за Черчилля, за сыр никто умирать не станет (20.3.1941). По состоянию здоровья Оруэлл не подлежал призыву, но собирался защищать родину в случае вторжения нацистов: лучше умереть, чем бежать за границу и жить чужой благотворительностью (хотя мне есть, ради чего жить, несмотря на плохое здоровье и отсутствие детей). Оруэлл пережил в Лондоне все драматические месяцы Блица: Доставка молока и почты несколько задерживается, газеты по большей части выходят с опозданием на несколько часов, все театры (кроме «Критериона», который под землей) закрылись и, полагаю, также и все кинотеатры (10.9.1940). Стойкости прибавляла вера, что мы на стороне слабых против сильных; поэтому нельзя захватывать ирландские базы, надо провозгласить независимость Абиссинии и т. д. К сожалению, методы тотальной войны часто уравнивали агрессоров и защитников: После налета на Гамбург 2 ночи назад немцы говорили о больших потерях среди гражданских. Здешние газеты с гордостью это подхватили. Два года назад мы бы все ужаснулись самой мысли убивать гражданских. Я помню, как сказал кому-то во время блица, когда ВВС как могли пытались нанести ответный удар: «Через год вы увидите в «Дейли Экспресс» заголовки: «Успешный рейд на берлинский приют. Младенцы горят в огне» (28.7.1942).
Не могло не разочаровывать Оруэлла и то обстоятельство, что ход событий превратил зловещий СССР в британского союзника. Оруэлл сожалел, что Россия (СССР) для рядовых англичан – это Толстой, Достоевский и русские графы за рулем такси, но не чистки Сталина или голод в Украине. И такие ужасы, как российские чистки, никогда меня не удивляли, потому что я всегда чувствовал, что это присуще большевистскому правлению. Я ощущал это в их литературе… После Испании я не могу избавиться от чувства, что Россия, т. е. Сталин, непременно будет врагом любой стране, где происходит подлинная революция (записи от 8 и 24.6.1940). Пытливый читатель прессы Оруэлл, избавившийся от всех возможных красных иллюзий еще в Испании в 1937 году, уделял Советскому Союзу необходимое внимание. В июле 1939 года он отмечает фактическое начало эксплуатации канала им. Сталина, опалу Литвинова и его сотрудников в Наркоминделе. В августе – советско-японский вооруженный пограничный конфликт и успешное скрещивание картофеля с помидором в стране большевиков. Пакт Молотова – Риббентропа он оценивал вполне адекватно: Условия, сообщенные в Берлине, создают впечатления тесного блока (24.8.1939). Когда в мае 1941 года советское правительство возглавил Сталин, Оруэлл считал, что за этим должны последовать дальнейшие уступки Москвы немцам. Но 19 июня 1941-го писатель отмечает в дневнике новости: британское правительство перестало выдавать морские охранные свидетельства Петсамо и задержало три финских корабля на том основании, что Финляндия приравнивается к территории вражеской или оккупированной врагом. И через несколько дней Германия напала на СССР: Этот омерзительный убийца временно на нашей стороне и потому чистки и т. п. внезапно забыты. Красная армия терпела в первые месяцы сокрушительные поражения, в Англии думали о возможной волне новых – советских – эмигрантов: Людям видится Сталин в маленьком магазинчике в Патни, продающий самовары и исполняющий кавказские танцы (23.6.1941). В то же время Оруэлл не склонен был ставить знак равенства между двумя режимами, враждебными свободе и его родине, – между Германией и Советами. Рецензируя политическую сатиру Ивлина Во «Новая Европа Скотт-Кинга» (1949), Оруэлл отмечал: Ошибочно представлять Нейтралию как диктатуру правых, наделив ее всеми пороками левых диктатур. Хотя между фашистами и коммунистами действительно много общего, это две разные догмы. Оруэлл всегда говорил и писал, что интеллектуал обязан быть гражданином, а не эскапистом, который прячется в чреве кита. В одноименном эссе 1940 года Оруэлл полемизирует с этической позицией Генри Миллера, признавая его безусловный литературный дар (они познакомились в Париже в конце 1936 года, когда Оруэлл отправлялся на Испанскую войну). Интересен тот отрывок, где Миллер сравнивает Анаис Нин – субъективного и погруженного в себя автора – с Ионой, проглоченным китом. Попутно Миллер ссылается на эссе о картине Эль Греко «Сон Филиппа II», написанное Олдосом Хаксли несколько лет назад. Хаксли замечает, что персонажи эльгрековских полотен всегда выглядят так, будто их проглотила рыба; на взгляд Хаксли, сама мысль об этой «переваривающей тюрьме» должна вызывать какое-то особенное содрогание. Миллер пишет, что, напротив, есть вещи намного хуже, чем чрево кита, и дает понять, что ему самому мысль о пребывании в этом чреве представляется довольно-таки привлекательной. В мире 30-х гг. быть в чреве кита означало, что борьба с фашизмом и защита демократии – сущий вздор, и не надо в это ввязываться из чувства долга. Цивилизация будет сметена, и на ее место придет что-то, лежащее за пределами человеческого понимания. Долг истинного художника и интеллектуала – дистанцироваться, чтобы сохранить в себе крупицу самоуважения (Форстер о «Пруфроке» Элиота в 1917 году). Оруэлл считал опасным заблуждением быть столь близкими к катаклизму и столь безразличными к нему.
Итак, Джордж Оруэлл – автор дневников 1931–1948 гг. представляется демократом и анархистом, последовательным критиком всяческих корпоративных политических режимов. Также Оруэлл в дневниках выступает товарищем униженных и оскорбленных пролетариев, противником безжалостной к природе и людям индустриализации, социалистом – в смысле стремления к равенству, крестьянином и натуралистом. И здесь на сцену выходит другой герой, уже однажды здесь упомянутый.
Речь идет о блестящем интеллектуале, литераторе, философе, пацифисте – Олдосе Хаксли. Он считается очень проницательным человеком: Хаксли говорит это сегодня – Англия скажет это завтра. Хаксли по характеру достаточно сильно отличался от Оруэлла, по крайней мере, он без долгих колебаний уехал в апреле 1937 года в Калифорнию, как можно дальше от войн и катастроф: Америка остается единственной страной в мире, где никогда не будет революции. Оказаться в пожаре революции у меня нет ни малейшего желания: великие события ужасны и тоскливы. Ужасны, потому что тебя могут убить; тоскливы, ибо они губят свободу мысли. А ведь в нашей жизни нет ничего важнее, чем свободно мыслить; только люди, способные мыслить свободно, заслуживают уважения. Все же остальные – безумцы, которые гоняются за собственной тенью и готовы в любую минуту совершить акт насилия (письмо Джулиану Хаксли, 5.1.1919). С другой стороны, именно Хаксли был прямым предшественником Оруэлла в литературном жанре, написав превосходный шарж гедонистической утопии – «Дивный новый мир».
Самое же любопытное заключается в том, что в 1939 году Хаксли выпустил роман «Через много лет», в котором речь идет о долголетии, американском богатстве, социализме, киноиндустрии и многом другом. Так вот, пожалуй, самый симпатичный персонаж романа по имени Проптер очень близок мировоззрением с Оруэллом – автором дневников: Общество надо организовать так, чтобы свести к минимуму количество страха, алчности, деспотичности, злобы. Политических прав должно быть достаточно, чтобы защищать большинство; власть должна быть ограничена, чтобы предотвратить диктат меньшинства. Должно быть достаточно личной ответственности, чтобы люди не бездельничали; достаточно собственности, чтобы не опасались богачей. Проптер называет себя сторонником джефферсоновской демократии: крестьянство + малая механизация и автономная энергетика.
В ноябрьской «Иностранной литературе» вышла немалая подборка писем Хаксли. В первую очередь, они имеют определенное биографическое значение; в них упоминается о смерти матери и втором браке отца; о браке брата Джулиана с гувернанткой леди Моррелл – Джульеттой Бейлотт; о своей женитьбе на бельгийке Марии Нис, которая была эвакуирована в Англию во время войны. Адресатами Хаксли были и родственники: отец, брат, их жены; Хаксли переписывался с коллегами-литераторами: Т.Манном и Э. М. Форстером, Т. С. Элиотом и П. Валери, В. Окампо и Э. Сэквилл-Уэст… Важными являются и письма Хаксли довольно близким друзьям: Роберту Николсу, Льюису Гилгуду, Кет. Робертс, Джелли д’Арани, Франсес Петерсен, Д. Г. Лоуренсу. Интересно и показательно прочесть переписку Хаксли в свете его сопоставления с Оруэллом своих дневников. Хаксли тоже исторический пессимист: Что бы ни случилось, будет только хуже (письмо Джулиану Хаксли, 12.8.1918). В современной политике успех, увы, сопутствует лишь обаятельным и решительным шарлатанам (письмо Джулиану Хаксли, 12.11.1923). Единственная гарантия против тирании властей – частная собственность (письмо Наоми Митчисон, 9.1932), да еще остается надежда на спасительность лицемерия: Ведь оно наводит на соблазнительную мысль о том, что добро лучше, чем зло, и что само по себе желание вести себя пристойно, соответствовать определенной норме поведения помешает людям делать вещи, которые бы они наверняка делали, будь они столь же откровенны, как Макиавелли (письмо Джулиану Хаксли, 24. 5. 1918). Хаксли осознал опасность Германии – молодой страны, преисполненной гордыни, страдающей болезнью роста и манией величия, еще в 1912 г., во время своего пребывания в Марбурге летом (см. письма Леонарду Хаксли, 16.6.1912; Джулиану Хаксли, 10.1915). Любопытно, что в Марбурге Хаксли жил в одно время с Пастернаком, но знакомы они не были; зато в 1917 году Хаксли познакомился с Гумилевым через Бориса Анрепа: обоих он называет умными, интересными и талантливыми (см. письма Леонарду Хаксли, 1.10.1916; Джульетте Бейлотт, 14.6.1917). В германской опасности Хаксли не ошибся, но если Оруэлл намеревался погибнуть на острове с оружием в руках, то его старший современник склонялся к пацифизму, иногда достаточно циничному: Что ж, когда Оксфорд и Лондон будут стерты немецкими бомбами с лица земли, я переберусь в Америку и явлюсь в твой университет в качестве профессора акушерства (письмо Джулиану Хаксли, 1.2.1915). Пожалуй, если вновь открыть роман «Через много лет» и продолжить сравнения писателей с героями, то Хаксли в пару достанется циничный остроумец доктор Обиспо. Судя по всему, Хаксли увязывал это и со своим характером, и со своим призванием: Художник в любом случае обязан отвлечься от реальной жизни ради вымышленного существования своих героев. Обязан – если только он (в отличие от меня) не обладает бьющей через край энергией и мощью, которых хватит одновременно на две жизни – реальную и вымышленную (письмо Флоре Струсс, 7.1.1929). Возвращаясь к Оруэллу, можно предположить, что он, несмотря на свои недуги, постарался прожить как раз две полноценные жизни: писателя (вместе со своими персонажами) и гражданина (вместе со своей страной и своими товарищами). Думаю, что всякий, кто возьмет на себя труд прочесть «Через много лет», скажет, что с Проптером общаться лучше, нежели с Обиспо. Джордж Оруэлл знал о слабости своих сил, не стыдился этого, но стыдился сознательного бессилия: он всегда был на стороне слабых – против сильных. Оруэлл трудился для будущего – и в окопах арагонского фронта, и в радиостудии Би-би-си, и в кровати с пишущей машинкой, и на своей человечной ферме:
Та яблоня, что поначалу казалась самой слабенькой, оранжевый пепин Кокса, превратилась в крепкое здоровое дерево со множеством молодых побегов. Я утверждаю, что посадка мной этого дерева являлась общественно полезным деянием, потому что плодоносить этот сорт начинает не скоро, а я не надеюсь прожить долго. Я сам никогда не съем яблока с этого дерева, но другие наверняка будут собирать их во множестве. По плодам их узнаете их, и оранжевый пепин Кокса – хороший плод, чтобы по нему узнали о тебе.
Leave a Reply